Домовой

Год только начался, но уже успел принести кучу неприятностей. Целый месяц я разгребал рабочие завалы, отписывался в налоговую, решал вопросы с банками, с поставщиками и заказчиками. И вот, когда все вызова и угрозы были благополучно решены, я остался один на один со своей изрядно потрепанной нервной системой.

У меня есть несколько очень важных жизненных правил – никогда не начинать даже самое маленькое дело, если за спиной имеется хотя бы одна нерешенная задача, способная повлиять на успех будущего мероприятия, и никогда не принимать стратегические решения в отношении своих дел, если имеются даже малейшие признаки смятения в душе. Если с первой частью своих правил я справился вполне удачно, то со второй частью были некоторые закавыки. Попытки сосредоточиться на определенном направлении в бизнесе постоянно терпели неудачу. А когда по ночам во снах ко мне стал приходить налоговый инспектор и, так ненавязчиво, спрашивать, все ли я налоги заплатил и не осталось ли у меня еще чего, я понял, что пора принимать красную таблетку.

Обычно это выглядело следующим образом – в четыре утра я просыпался по сигналу будильника, заваривал в термос чай, брал с собою бутерброды. Далее 3-4 часа полета на старенькой мазде по киевской трассе, и я оказывался в своей забытой цивилизацией деревушке. Из трех десятков домов ее теперь населяют три или четыре семьи. Остальные разъехались по городам в поисках работы или покинули этот свет и мирно покоятся на нашем деревенском кладбище, расположенном недалеко от деревенского пруда.

Машину паркую на площадке возле дома Васильевны, мамы моего друга и наставника, погибшего в середине 90-х. Захожу к ней на чаек с тортиком или конфетами, приобретенными в по дороге в районном центре. Меня встречают как родного внучка, на столе уже попыхивает заварной чайник, а из глубин антикварного серванта извлекается графинчик с наливочкой и баночка грибочков. Еще целый час мы беседуем и делимся новостями, как живут наши близкие и знакомые в Москве и что нового в деревне. За разговором с Васильевной тревожные мысли постепенно покидают мое сознание, уступая место достигнутому благодаря наливке эффекту. По телу расползается тепло, а взамен напряжению приходят спокойствие и умиротворенность. Я начинаю понимать, что оказался дома. Такое впечатление, что перенесся из обычной жизни в сказку, как это бывало с персонажами из старых книжек, которые мне в детстве читала моя бабушка.

До ближайшего населенного пункта, проявляющего признаки цивилизации, десяток километров, вокруг только поля и леса, да прудик деревенский с карасиками. И если сказочные существа, почитаемые нашими предками, действительно существовали, то они имели все шансы дожить до сегодняшнего дня именно в наших окрестностях. С такими мыслями откланиваюсь Васильевне и бегу растапливать деревенскую печку в своем домике.

Избушка, поставленная еще до октябрьской революции 17 года, имеет свою историю и воспитала не одно поколение прежних собственников до того, как тридцать лет назад мы поселились в этих краях. Лежанку, пристроенную к русской печке, пришлось разобрать, но сама печка работает исправно и всегда, в холодные долгие зимы ждет своих новых хозяев. Вот и сейчас, после трех поленьиц она с радостью заговорила со мною веселым потрескиванием и легким гулом теплого воздуха, пробирающегося по дымовой трубе. Наверняка домовой уже вылез из подпола и, грозно бурча, прогуливается по углам дома, проверяя что интересного привез с собою хозяин. Все эти годы я бессовестно игнорировал его присутствие, чем, по всей видимости, выводил его из себя. Ночной топот на чердаке, возня в дровнике и поскрипывание половиц за печкой я, как обычный городской житель, относил на счет расшалившихся домашних животных в этих местах – крыс. Но, сколько бы мы ловушек на них ни ставили, кроме пары мышат ни разу не изловили никого, ни одной крысы. Теперь и я решил включиться в игру. В углу дома было поставлено блюдечко, в которое я налил молока, купленного в магазине райцентра.

День прошел за наведением порядка в доме, расчисткой снега и завершился разбором снастей к предстоящей рыбалке. Февральские холода быстро меня загнали в дом, и я принялся мастерить жерлицы. Поскольку в моих планах было предусмотрено пробыть здесь несколько дней, следующее утро решил посвятить крепкому сну в кровати с почитыванием литературы. На столе уже лежали томики Брэдбери – “Марсианские хроники”. Долгая дорога, чистый, свежий и холодный воздух, а также пара рюмочек наливки Васильевны сделали свое дело. Я стал быстро проваливаться в небытие. Тлеющие угольки долго еще заливали алыми отблесками бревенчатый потолок, а в мое затухающее сознанье периодически доносилась возня в дровнике. Такое впечатление, что там кто-то ходил. Следует отметить, что тишина, опустившаяся на деревню, только усиливала каждый звук, издаваемый домом, придавая всему какое-то мистическое ощущение нереальности происходящего. Я, как маленький мальчик, укутался с головой в одеяло, и меня окончательно поглотила нирвана.

Утро разбудило солнечными лучами, пробирающимися сквозь запотевшие окна. Первая мысль, посетившая меня, подталкивала одеть сапоги и сделать пробежку до нашего деревенского туалета, расположенного метрах в тридцати от дома, но вторая мысль останавливала и предлагала потерпеть и немного понежиться под одеялом, поскольку печка уже давно остыла и в комнате установилась легкая прохлада. Наверное, так бы и лежал под одеялом, если бы не одно но – блюдце, оставленное мною в углу дома, оказалось пустым, а молоко оказалось на полу.

 – Не понравилось, значит, – подумал я. – Дурак, решил магазинным молоком отравить домового. Теперь ждать беды придется, отомстит ведь…

Может домашнего молочка прикупить в соседней деревне? Да и я такое попить не против, – заговорило со мною мое второе Я.

Сознание стало постепенно возвращаться. Мысли о возможном присутствии домового мне показались смешными, но я решил продолжить игру и на всякий случай приготовил трехлитровую банку. После завтрака расчистил снег до туалета, попилил немного кустарники и растопил печку. Легкий морозец, градусов так 15 сделал воздух упругим и плотным. От тела исходил пар, а среди мертвой тишины, в которой застыла вся окружающая природа, я стал ощущать себя абсолютно свободным от городской суеты и тревог. Все те проблемы, что преследовали меня последнее время, показались настолько мелкими и ненастоящими, что я решил вполне серьезно сказать спасибо этому дому, приютившему меня и обогревшему, домовому, охранявшему мой сон, Васильевне, последней хранительнице традиций этой деревни.

Полтора часа на сборы и 40 минут езды по заснеженным дорогам – и я уже на льду озера в соседней деревушке. Водоем длиною километра четыре и шириною метров так четыреста-пятьсот в любое время года мог порадовать грамотного рыболова своими дарами. Мороз усиливался, и на льду оставались только рыбаки, ищущие в глухозимье не столько рыбу, сколько возможность побыть наедине с собою и природой. Жерлицы поставил на ямах вдоль русла, глубиною метра четыре, а для активной ловли забурился я возле ручейка, впадающего в один из затонов. Соседи, пришедшие заутро, в трофеях имели по полтора десятка окушков средних размеров, поэтому я не больно расстроился, что прибыл к концу рыболовного дня. Зато первая же игра принесла мне полосатого грамм так на 400. В соседней лунке взял еще двоих. Через пару часов десяток окушков находились в ящике. Я успокоился и принялся за белую рыбу. На опарыш опять клевал только окунь. Причем пошла мелочь грамм по 150, и я решил переместиться подальше от берега. В следующие полтора часа взял с десяток белой мелочи. Результат меня вполне устроил, несмотря на то что жерлицы так свое предназнначенье и не выполнили.

Домой возвращался с небогатым уловом и трехлитровой банкой молока, приобретенной у местной жительницы – Раисы.

 – Ты, – говорит мне Раиса, – раньше молока не брал, распробовал значит?

На что я ей ответил, что не для себя, а для домового. Раиса, несколько смутившись, наверное, не ожидала это услышать от городского жителя, передала мне банку с молоком . Отвела в сторонку под локоток подальше от своего дома, прошептала, что желательно бы еще конфеток с печенюжками. Потом проводила меня до машины и пожелала доброго пути. Ну вот, теперь местные будут говорить, что псих городской приехал, подумал я, жалея о своих откровениях.

Ушица удалась на славу. Угостил и Васильевну. Не обошлось и без рюмочки. Как бы мне ни хотелось держать свой секрет в тайне, я не выдержал и поделился мыслями о домовом. Васильевна как-то странно прищурилась, хитро взглянула сначала на меня, потом под лавочку возле печки, как бы спрашивая чьего-то совета, а потом, тихо так, протягивая мне ручку с бумажкою, говорит:

– Пиши, – и стала мне диктовать наговор, который нужно произнести, ставя еду домовому. – Наговор этот наш, местный и хранится в тайне, поэтому передам его тебе без разглашения другим. Запомни это. А еще произносить его надо таким образом, как будто ты делишься частичкой своей души с этой пищей, всем самым хорошим и добрым, тем самым, наполняя еду духом своим.

Несколько рюмок наливки сделали разговор наш с Васильевной более откровенным и доверительным. Зная о моих деревенских корнях, Васильевна продолжила:

 – Если домовой будет разговаривать с тобою, ворчать или кряхтеть, не бойся, значит ты своим стал.

От Васильевны шел медленно, пытаясь понять то, с какой серьезностью местные относятся к сказочным обитателям своих жилищ. Может действительно они знают то, о чем мы, городские, уже давно позабыли, и боятся эту тайну нам выдать, потому что мы придём со своей аппаратурой, изучим это, поймаем, посадим в клетку и отберем у них последнее, что осталось?..

На следующее утро, собираясь на очередную рыбалку, автоматически подлил молочка в опустевшее блюдце. “И печенье понравилось!”, не включая городскую логику, произнес про себя. В это день, кроме окушков, меня порадовали жерлицы, и я взял парочку двухкилограммовых щучек. В дом возвращался с мыслью, что надо бы нового знакомого угостить и ушицей.

Этим вечером, перед своим отъездом, первый раз в своей жизни разговаривал с домом как с живым существом, он отвечал поскрипыванием половиц, запахом березовых углей из печки, легким прохладным сквозняком из слегка открытой форточки, потрескиванием дров и непонятными шорохами на чердаке. Дом говорил мне, что скучает без хозяев и очень рад, когда мы его навещаем. Говорил, что будет всегда нас ждать, в любое время и в любую погоду.

Утром попрощался с Васильевной, попрощался с домом и с домовым. Впереди было триста верст до Москвы, но я не боялся возвращаться в эту городскую суету, не боялся этих мелких проблем и неурядиц. Я был настроен на успех в своих делах и у меня были для этого силы, поскольку знал, что в где-то в дикой и заброшенной деревушке меня ждет мой дом, мой домовой, моя Васильевна.

Автор А.И. Козлов