У обрыва

То знаменитое место на Березине известно многим рыбакам. Крутая излучина реки увенчана песчаным обрывистым берегом. Вода за столетия углубилась в высокий холм, поросший вековыми соснами. У об¬рыва река бурлит, показывает характер. А за излучи¬ной – широкий плес, здесь Березина успокаивается, течет раздольно и величаво.
Холм – излюбленное место ночевки. Всегда нахо¬дится копешка душистого сена, годами не зарастает травой место, избранное для костра и вечерней бесе¬ды. Сколько там порассказано историй, сколько вы¬пито душистого рыбацкого чая, а какая уха варилась по нескольким рецептам сразу, вплоть до архиерейской!

Вот и закончен вечерний ритуал. Гаснут угольки в кострище, ярче обозначились на небе звезды. Кое-кто уже посапывает после трудов праведных и плотного ужина. Неугомонный Георгий Федорович чуть потянулся, привстал, размялся и, ни к кому не обращаясь, проговорил:

– Пойду, взгляну на свои донки… Чует моя душа, на одной из них подлещик гарцует…

И пошел к обрыву, близоруко вглядываясь в чуть заметную тропку.

А потом нас подняли на ноги крик перепуганного человека и всплеск падающего в воду тела. Бежали к реке наперегонки. Стоя на крутом берегу, несколькими фонариками освещали черную, как деготь, воду. У большого камня сиротливо подрагивала соломенная шляпа Георгия Федоровича. А где же он сам?

Я разделся и прыгнул в воду. Река упрямо толкала меня по течению. Несколько раз пытался прочесать русло. Это плохо удавалось. С берега раздавались многочисленные советы: «Ты у того камня поныряй…» «Надо по течению проплыть. Его же должно снести»… «Куда ты направился? Ты бы еще в Свислочи его поискал»…

Прошло минут пятнадцать. Утомленный, я выбрался на берег. С обрыва спустились все мои советчики. Наступила томительная пауза молчаливых раздумий: что могло случиться с человеком? И вдруг оттуда, с высоты обрыва, раздался бодренький голос Георгия Федоровича:

– Вы чего там скопились? Что ищете?..

Это было легкомысленно с его стороны.

Первым взорвался громоподобный Николай Васильевич:

– Балда соломенная! Тебя же ищем!

Нашлись и другие любители сольного пения: «Может быть, он не тонул? А мы тут руки заламывали»… «Надо его все-таки окунуть!..» «А что? Поделом!»

Потихоньку мы гурьбой вскарабкались на горку. Федорович стоял растерянный и жалкий. С его одежды стекали тонкие струйки березинской влаги, в глазах еще гнездились страх и растерянность, да на губах приклеилась не ко времени легкомысленная улыбка.
– Ну! – только и произнес Николай Васильевич, укоризненно тыкая в грудь пострадавшего перстом.- Хэ-хэ! Хо-хо!

– Ха-ха! – засмеялись остальные. Захохотал и сам Георгий Федорович. А потом леса и веси огласились таким громким и дружным хохотом, что засевшие на ночь на верхушках сосен грачи разом взлетели и что-то сердитое загалдели на своем языке.

Мы смеялись, облегчая души. Стали смеяться с удвоенной энергией, когда Федорович, пошарив в карманах, вытащил на белый свет затрепыхавшегося окунька в мизинец величиной.

– Ха-ха! Это тот, что на донке гарцевал? – не преминул заметить Николай Васильевич.

Утром, когда солнце уже позолотило верхушки сосен, Георгий Федорович, хорошо обсушившийся у костра, пошел проверять свои донки. На всех крючках, целые и невредимые, извивались… дождевые черви. Лещ в ту ночь не клевал.