Исповедь старого очкарика

Самое важное для охотника прикладистое, кучно бьющее ружьё, – так скажет большинство. Меньшинство: бутылка горькой крепкой, в качестве лекарства от простуды. Ещё меньшее меньшинство: покладистая жена, что без ругани отпускает на охоту. Легашатники будут уверять, что самое важное не ружьё, не бутылка, не жена, а – собака. И будут правы, потому что на утиную охоту можно вообще отправиться без ружья и патронов, хорошо работающий пёс натаскает тебе подранков вагон и маленькую тележку. Я же, поскольку у меня седина не только в бороде, но и в бровях, буду стоять на том, что главное для охотника – зрение! Видел кто-нибудь когда-нибудь слепого охотника? Нет, конечно. Зато очкариков полным полно.
Я сам недавно был очкариком. Плохо это. О том, что плохо, я смолоду понял. Как-то целой компанией приплыли мы на гулянке на волжский остров. Командовал нами, молодыми, хозяин лодки – охотник старый, заядлейший, но уж очень мелкого роста, про таких говорят: метр с кепкой. А под кепкой выцветшие голубые глазки за стёклами видавших виды очков: дужка замотана изоляционной лентой, правая заушина родная, из нержавейки, а вместо левой он надевал на ухо петлю из рыболовной лески. Из-за этих его очков мне та утиная охота и запомнилась. На вечернюю зорьку он привёл нас на своё секретное место, где, сказал, уток хоть палкой бей: длинное, неширокое и неглубокое болотце посреди просторной поляны, заросшей травой по пояс. Это нам по пояс, а ему до самой шеи. Так вот налетает на старика крякаш, он вскидывает ружьё – бабах, и селезень падает шагах в двадцати у него за спиной… Дед разворачивается, несётся к своей добыче, потом вдруг исчезает. Пять минут нет, десять, пятнадцать. В яму что ли какую провалился? В общем, вернулся он без своего крякаша, и уже у костра ругмя-ругал деревенских мужиков за то, что не скосили траву на поляне. Я, говорит, направление засёк, куда селезень упал, рванул, ну а ноги в траве заплелись, упал, и очки соскочили и куда-то улетели. Ружьё тоже уронил. Сначала стал очки искать. Ползал-ползал, нашёл, слава богу, потом ружьё – тоже, слава богу, нашёл. А когда встал, то все направления потерял: где крякаш, где болото?
Спустя годы, я тоже стал очкариком. И хоть рост у меня не метр с кепкой, но на заушины всегда надеваю цепочку – мало ли что. Однако даже когда они не сваливаются с носа, всё равно плохо. Стоишь, допустим, осенью в камышах, вдруг тучки набежали, мелкий дождичёк посыпал да с ветерком. А головой-то всё равно влево-вправо, вверх-вниз крутить надо, чтоб уток не прозевать, тут даже при длиннющем козырьке капли дождя всё равно попадают на очки. Стоишь и то и дело стёкла протираешь. Однажды при таком стоянии у меня даже родилась гениальная мысль: надо для охотников-очкариков изобрести очки с дворниками, как на автомобилях, только маленькие. В нагрудном кармане маскировочной куртки, допустим, микроскопический аккумуляторчик, над переносицей микроскопический электромоторчик, и крохотные дворнички по стёклам очков трык-трык, трык-трык – разве не гениально? Но Кулибиным мне стать не удалось, потому что кто-то мне сказал, будто хитроумные японцы давно изобрели такие очки. А зачем японцам очки с дворниками, ведь среди них нет ни одного охотника, сплошные рыбаки, которым очки без надобности.
Жаль, что я не бизнесмен. А то бы поехал в Японию, загрузил целую баржу очков с дворниками для наших российских охотников, и утёр нос тем, кто возит оттуда подержанные автомобили. Однако вскоре сообразил, что японские очки хороши лишь при дожде на осенних охотах, а при морозе? Когда охотимся на зверя?
Обычно лезешь по сугробам на номер, по спине пот течёт ручьями, из-под шапки пар валит столбом. Но вот долез, обтоптал снег под ногами, чтоб не хрустел, встал – стоишь, ждёшь кабана там, лося или волка. Дышать приходится. Обычный человек не обращает никакого внимания на то, какой воздух он выдыхает, зато каждый охотящийся на морозе очкарик знает, что тёплый. Поэтому дышит на номере или косорото, или вешает под глаза носовой платок, чтобы пар изо рта или из носа не попадал на стёкла; чуть зазевался – очки тут же покрылись слоем инея: где кабан? где лось? где волк? – нетути. Мучения, а не охота.
Отсюда вывод: к японским очкам надо какой-то русский подогрев придумать. Я, конечно, мужик сообразительный, поскольку живу в век технического прогресса, да и за державу обидно: японцы изобретают, а мы что – хуже что ли? Ну и чего – изобрёл! Правда, показывать стесняюсь, уж очень тяжёлые, – нос продавливают, и уши от заушин опускаются, как у дауна.
Хотел было усовершенствовать, но тут повсюду реклама пошла: придёте в клинику микрохирургии глаза слепыми, выйдете зрячими! Ах, какой соблазн: стоит поменять хрусталики, и стану всевидящим и в лесу, и в поле, и в камышах. Решено. Но сначала решил подставить под нож левый глаз. В случае неудачи его не так жалко, при стрельбе его всё равно закрывать приходится. Из-за своего левого глаза я однажды с пяти метров промазал по секачу, который был размером с мамонта.
Вот как это было. Мы приехали на охоту в Ягодную Поляну. Перед заходом солнца егерь Никитич отвёз нас, пятерых охотников, к вышкам в лесу. На своих джипах нам бы долго пришлось барахтаться в снегах, поэтому он их забраковал и повёз на тракторе «Беларусь» с широким ковшом, в нём он обычно развозит зерно для подкормки кабанов. Двоим велел сесть на верхний край, троим в ковш, потом включил у себя в кабине какой-то тумблер, и ковш, словно лифт, пополз вверх. В нём Никитич и повёз нас по просекам.
На своей поляне с подкормкой из семечек я залез на доску в развилке двух осин. Сел, сижу, жду кабанов. Мороз градусов 25. Пробирает. Но когда появилось стадо, мороз сразу забылся. Малыши-сеголетки кинулись к семечкам, а гиганты стоят на противоположной стороне поляны и громко нюхают воздух – осторожничают.
Я сижу тихо, дышу косорото, не шевелюсь, боюсь, как бы доска не скрипнула, тогда они умчатся и – привет охоте. Вижу, два гиганта отделяются от стада и начинают обходить поляну краем среди деревьев. Идут медленно, идут-идут, постоят, похрюкают, почешутся, будто на них мороз не действует и жрать не хочется. Я опять начал замерзать, но терплю. И вот выходят они на поляну у меня из-за спины, и направляются прямо под дерево, на котором сижу. Вывернув шею, смотрю на них сверху и нервничаю: сейчас подойдут, унюхают, что откуда-то воняет охотником – табаком, потом, водкой, чесноком, и рванут. Пора стрелять. Стрелять-то стрелять, но стоят они справа, поэтому ружьё надо прикладывать к левому плечу и целиться левым глазом, а этого я не умею. Но деваться некуда – приложился, бабахнул… Да-с, если б плюнул вниз – попал, а выстрелил и промазал.
Короче говоря, лёг в клинику. Ну, анализы там всего, что во мне течёт и булькает, это дело привычное. Испугала меня молоденькая сестричка, когда вошла в палату и сказала нежным голосом: пойдёмте, больной, в процедурную, я уколю вас в глазик.
Вот это обрадовала. Мой глаз хоть и неприцельный, но и не задница, которая невозмутима, когда в неё иголкой тычут. Однако напрасно я трусил, оказалось, что в ягодицу укол чувствительней, чем в глазное яблоко.
Потом эта милая сестричка отстригла мне ресницы на левом глазу и обрила бровь, сказала, что так положено; когда я вернулся в палату и посмотрел на себя в зеркало, то увидел, что одна половина лица моя родная, а другая – как у Мефистофеля. После всех процедур привели меня в операционную, где холодно было, как в морге. Накрыли какой-то толстой попоной с дыркой для глаза, включили ослепляющий луч, застрекотало что-то вроде швейной машинки, полилась вода через глаз, и весь час, что я лежал на столе, профессор переругивался с ассистентом…
По настоящему новое зрение своё я проверил на весенней охоте, когда через степи гусь полетел. Сижу в скрадке час, сижу второй, ноги затекли, да и холодно, а гуся всё нет и нет, ну и решил размять кости. Только вылез из скрадка, только начал возле него прыгать и руками махать, как из ближайших скрадков вопят: дед, нехороший человек, прячься – гуси летят. Верчу башкой: где гуси? какие гуси? – и не увидел, пока они чуть на шляпу не сели. В общем, то ли глаз не подлежал ремонту, то ли хрусталик попался бракованный, то ли у профессора и ассистента руки с похмелья дрожали, – не знаю.
Зато про заграницу мне рассказывали просто чудеса: вот в Америке, мол, такие классные глаза делают, что прямо с Земли можно увидеть, как их астронавты по Луне ходят. А в Германии, дескать, в клинику пришёл, в кресло полулёг, новый глаз поставили и говорят: садись за руль и езжай домой.
Стал прикидывать: кому довериться – американцам или немцам? И тут в мои гадания вмешался не иначе как Бог! Почему я так думаю, да потому что Бог сам был охотником. Кто не верит, пусть откроет Библию – глава III-я стих 21: «И сделал Господь Бог Адаму и жене его одежды кожаные и одел их» – это перед тем, как изгнать из рая. Ну а разве можно сделать кожаные одежды, не добыв медведя или волков на тулуп и унты для Адама? На шубку и меховую шапочку для Евы пошли, небось, норковые или ондатровые шкурки. Чтобы иметь все эти меха, надо быть охотником! Поэтому не иначе как с неба, от Бога свалилась на меня вот такая информация: знаменитый врач и азартный охотник Святослав Фёдоров, когда зрение стало его подводить, лёг на операционный стол и велел в правый глаз вставить дальнозоркий хрусталик – для охоты, а в левый близорукий – для написания рецептов. Вот только ему, охотнику, решил я, можно доверить мой правый глаз. И поехал в белокаменную к офтальмологу-охотнику.
Ощущение – небо и земля: ни уколов в «глазик», ни стрижки ресниц и брови, ни холода мертвецкой, ни часового лежания под попоной, ни водяного ручья! Так, – посветили в глаз, поставили техасский хрусталик, наверное, ковбойский, и я прозрел. На радостях сразу выкинул очки в урну.
Но, признаюсь, когда посмотрел на себя в зеркало, то маленько стало не по себе: вместо молодого симпатичного лица, какое я привык видеть плохим зрением, на меня вдруг глянула чья-то жутко старая, изрубленная морщинами рожа. Я даже заподозрил, что какие-то службы случайно перепутали операционные и привели меня не к офтальмологам, а к пластическим хирургам, которые меня изуродовали. Потом утешился тем, что, хоть и старый, зато косяки гусей и уток, едва-едва появившиеся над горизонтом, буду теперь видеть, может, даже лучше молодых.
Был октябрь – птичьи стаи тянули на юг. Мне не терпелось испытать ковбойский глаз на утиной охоте. Но жена встала в дверях в виде распятия и заявила: «Только через мой труп! Ещё даже месяц не прошёл после операции! Тебе ж не велено тяжести поднимать, а лодка весит 14 килограммов, мотор 12 – хочешь слепым остаться!».
Женское благоразумие взяло верх: вдруг действительно хрусталик выскочит, тогда прощай гуси-лебеди-кабаны до конца жизни. И на кой чёрт такая жизнь нужна.
Терпения хватило на месяц. Это был уже ноябрь, северная утка вот-вот прощально помашет крылом, а я что ж – так и не проверю глаз на меткость? Когда жена увидела мои сборы, снова попыталась лечь трупом у порога, но в голосе у меня появился металл главы семейства. Тогда она сказала: езжай, езжай, только слепого я тебя домой не пущу.
Большую ошибку делают те, кто спорит с женщиной: пустит… пустит и слепого, и глухого, и безногого, и безрукого, лишь бы не блудливого. Я помню, каких изуродованных мужиков принимали после войны женщины. Помню и частушку, какую инвалиды весело распевали под гармошку: «Хорошо тому живётся, у кого одна нога, у того яйцо не трётся и не надо сапога». Ну а условия, к примеру, при весенней охоте на гусей, очень близки фронтовым: распутица, грязь, холод, дождь, среди голой степи надо лопатой выдолбить в мёрзлой земле окоп и замаскировать его бурьяном, когда же солнце начинает пригревать, в окопе начинает чавкать вода.
Прогноз погоды на день отъезда обещал не только сильный ветер, но ещё и первый мороз – сразу до -11 градусов. Однако температура воды на Волге была ещё +7. Конечно, разумные люди в такой холодрыган да ещё с ветром из-под одеяла бы не вылезли, но мы с напарником верны своему сумасшествию: вперёд и да здравствует!
Приехали на берег. По заливу ветер гонит волны с барашками, вдоль кромки берега на мелководье лёд. Накачали лодки, подтащили к воде, привернули мою Ямаху, загрузили мешки с чучелами, сумки с патронами, термосами и прочим важным охотничьим барахлом, сели, поплыли. Лодка напарника скачет сзади на буксире. Плюхаем на малом газу, иначе брызги от волн хлещут через борт. Не отплыли и ста метров, как намотали на винт рыбацкую сеть, в рассветных сумерках ни черта ж не видать. С помощью ножа кое-как освободились. Посредине залива волны побольше, с белыми гребнями, а мы хоть и плюхаем потихонечку, всё равно брызги летят в лодку и на сиденья.
Возле камышей запоролись ещё в одну сетку. Напарник опять стал её резать, а поскольку ручка охотничьего ножа покрылась тоненьким слоем льда и походила на сосульку, нож выскользнул из ладони и булькнул в воду. Слава Богу, толстые верёвки он успел перерезать, ну а саму сетку просто порвал руками.
Здесь, у камышей он перелез в свою лодку и уплыл. Первое, что я стал делать, так это крышкой от термоса вычерпывать воду из лодки, которой наплескало по щиколотки. Но это пустяки. И то, что баллоны покрыты тонким слоем льда, тоже шут с ним. Неприятно другое: насквозь промокли и ватные штаны, и термостойкие кальсоны и нетермостойкие трусы.
Пока отчерпывал воду и обустраивался, прозевал двух гусей, пролетевших над головой. Но, что самое ужасное, мне, оказывается, и стрелять-то было нельзя: мало что стволы ружья были покрыты коркой льда, главное – лёд был и в стволах. Если б не поглядел и выстрелил, то в лучшем случае раздуло стволы.
Сломал три камышины, пошмыгал ими в стволах – бестолку, слишком мягкие, чтоб соскоблить лёд. Вот такая невезуха. Уже дома только сообразил: надо ж было сунуть концы стволов в термос с горячим кофе и, когда ледышки растопились, выстрелить – ружьё б пыжами прочистилось. Но, когда утки не летают, а сидишь на компрессе, мысль одна: надо сматываться.
У напарника штаны тоже были насквозь. Поэтому охота кончилась, не начавшись. До берега около километра. Безотказный «японец» не завёлся, потому что обрывки рыбацкой сетки намотались на вал, да ещё и шпонка полетела. Угребался на вёслах. Слава богу, ветер был не встречный, а полупопутный. От брызг всё покрылось льдом – лодка, вёсла, штаны, куртка ниже пояса, перчатки превратились в два ледяных комка; чтоб не отморозить пальцы, одну руку обмотал тряпкой, на другую надел запасную вязаную шапку… Ускрёбся. По приезду спрятал мокрый криминал в шкафу, где у меня хранится всякая охотничья амуниция, и куда жена не заглядывает.
Всё хорошо, но настоящий охотник должен возвращаться домой не с мокрыми штанами, а с вязанкой уток. К тому же новый глаз оказался неиспытанным.
И я стал молиться. После первых моих атеистических молитв погода потеплела, повалил снег, термометр стал колебаться между 0 и небольшим минусом. После повторных молитв позвонил ещё один приятель и позвал на охоту. И не на надувных лодках, а на катере с мощным мотором. Без «японца», сказал, ничего не получится, мелкие протоки между островами уже затянуло льдом толщиной в палец, и катеру придётся исполнять роль ледокола.
День прекрасный, солнце сияет, вода блестит, катер несётся вдоль острова, красавец-селезень из камышей взлетает, я, стоящий на носу, бах – он падает. С первого выстрела! У следующего острова ещё один взлетает, дуплет – и этот падает. Вот это глаз мне поставили! Когда появляется ледяное поле, приятель разгоняет скорость и начинает крушить лёд носом лодки, а я раскачиваю катер с боку на бок. Но вот мотор выдохся, остановились. Включаем задний ход, отъезжаем, снова даём газу до отказу, и ледокольно пробиваемся на чистую воду. Снова летим вдоль островных камышей, снова селезень хлопает крыльями…
В общем, стрелял я с новым глазом, как техасский ковбой в голливудских фильмах. Так что теперь на весенней охоте никто не станет орать: дед, нехороший человек, прячься – гуси летят!

Юрий НИКИТИН
Саратов

Журнал ОХОТНИК