Оказаться в Астрахани и не порыбачить – этого я никак не мог допустить. Мне тут же предложили проехать на ближние ерики. Однако на вопрос, увижу ли я там клёв, последовал странный, с усмешкой, ответ: «В том-то и беда, что клёв прекрасный!»
Суть его я понял довольно скоро. Рыбы в ерике оказалось не просто много, а очень много! И клевала она самым активнейшим образом. Только успеешь забросить уду, как мелочь тут же атакует насадку, не давая ей опуститься на дно. Там я впервые встретился с таким необычным для моих прошлых рыбалок фактом: на хлеб нередко брал и… окунь. Видимо, в отместку за то, что табуны вездесущих мелких воришек нагло и безнаказанно утаскивали у него из под носа лакомого червя. Самые крупные, трофейные экземпляры были с ладонь – краснопёрки, окуни, язи, голавли, тарань… Но ради этого ехать в Астрахань?!
Вечером, за ухой, друзья утешили:
– Завтра на серьёзное дело поедешь – на Камызяк, это один из рукавов Волги.
И вот наступило это завтра…
В наставники мне выделили прапорщика из дислоцировавшегося в том районе подразделения. Загрузились в лодку, на веслах сплавились к небольшой заводи. Здесь куском мелкоячеистого тюля, привязанного к двум коротким палкам, своего рода бредешком, прошерстили прибрежную полосу воды, густо заросшую травой. Мелочёвку размером в мизинец бережно собрали в заранее приготовленное ведро с прохладной речной водой и уже на моторе с полчаса добирались до намеченной точки по широкому и мощному потоку.
Встали на середине рукава, установили свою посудину строго перпендикулярно берегам. Мне неоднократно доводилось рыбачить на Волге, на больших глубинах, и всегда мы ставили лодку на два якоря, на растяжку, а тут был использован один, правда, увесистый, груз с двойной верёвкой. Веревка набрасывалась на два надёжно укрепленных в борту лодки крюка – один в районе носовой части, а другой – ближе к корме. Перемещая по кругу верёвку, хозяин придал лодке нужное положение. Потом зафиксировал его несколькими петлями на бортовой уключине для весла. Самое невероятное, но лодка при этом держалась на стремнине ничуть не хуже, чем если бы она была установлена на растяжках.
Заякорившись, мой напарник прежде всего намочил заготовленную заранее сложенную в несколько слоёв тряпку из мешковины и обмотал ей ведро с мальками, не забыв прикрыть и верх тары, используемой вместо канны.
– Начнёт припекать солнце, мокрая ткань будет работать как холодильник и поможет сохранить насадку свеженькой, несмотря на жару, – пояснил прапорщик.
Лишь теперь дошло дело до снастей. Это были, на первый взгляд, обычные закидушки, правда, в них имелись свои особенности. Донки представляли собой довольно массивные мотовила, выструганные из деревянных досок, с намотанной на них толстой, не менее 0,5-0,6 мм леской с тяжёлым, пожалуй, не менее 150 граммов, свинцовым, продолговатой формы грузом, с впаянным в него десятисантиметровым металлическим килем – противозакручивателем. Вверху груза, также при помощи пайки, крепилось проволочное кольцо, через которое свободно скользила леска. На конце лески, на расстоянии примерно одного метра одна от другой крепились две крупные дробины, выполняющие роль ограничителей свободного хода груза. За крайним ограничителем следовал полуметровый поводок с крючком № 10 по отечественной классификации. Таким образом, груз на прочной леске опускается на дно, становится строго по течению, а выше на поводке насадка держится. Вроде ничего сверх мудрёного. Но меня лично удивило, как чётко работала такая снасть, как удобно ей было пользоваться: никаких тебе перекручиваний лески, захлёстов за неё крючка с насадкой! Заинтересовал меня и такой вот нюанс. В борту лодки имелось несколько специально проделанных углублений – щелей, в которые одним концом вставлялись металлические пластины длиной сантиметров 10 (наподобие пружин от форменной военной фуражки, но немного пожёстче), а на другой – нанизывался кусок обыкновенного школьного ластика с прорезью для фиксации оснащённой и опущенной в воду лески. Ластик хорошо удерживал леску и отчётливо сигнализировал о всех нюансах случающихся поклёвок.
Живцы насаживались не за спинку, как я обычно делал, ставя жерлицы в закрытых водоёмах или на малом течении, а за губы или хвост: на быстрине они занимали определённое положение – либо головкой, либо хвостом к течению. При этом они постоянно совершали весьма активные рыскающие движения, что, без сомнения, привлекало любителей живой насадки. Поклёвки обычно выглядели так: ластик вместе с пластиной начинал медленно, но верно гнуться вслед за уходящей в воду леской.
Удивительно, но прапорщик умел безошибочно определить сразу после поклёвки, что за трофей попался на крючок. Объяснил и мне, что к чему. Так, если рыба после первых мощных рывков довольно быстро сдаётся и позволяет сравнительно легко поднять её наверх, – попался, скорее всего, судак. Когда подсечённый подводный обитатель не спешит уступать силе человека, упорно и мощно тянет на дно, это, вероятнее всего, сом. С ним, в отличие от клыкастого, форсировать события не стоит, себе дороже может оказаться такая спешка.
Пойманных хищников, а каждый из них тянул за три-четыре килограмма и более, мы цепляли на заготовленный заранее прочный кукан с надёжными карабинами. И опускали за борт – они там дольше сохраняли живучесть. Да и в какой садок таких богатырей можно было поместить?!
К концу рыбалки наш общий улов составлял до десятка трофейных рыбин.
Когда вышли на берег, мой напарник расстроено сказал:
– Не повезло. Обычно тут мы побольше берём. Да и покрупнее. Погода, видно, не та…
А я ни до, ни долгое время после таким уловом похвастаться не мог. И потому запомнил на всю жизнь ласкающее слух слово – Камызяк.
