Лапландский заповедник в жизни Н.В. Вехова

Об авторе
О том, кем стать, Николай Владимирович Вехов долго не задумывался. Ведь дед его, Николай Кузьмич, доктор сельскохозяйственных наук, профессор, был одним из основоположников отечественного декоративного цветоводства и садово-парковой дендрологии. Отец, Владимир Николаевич, тоже выбрал эту же стезю: кандидат биологических наук, он всю сознательную жизнь занимался флорой Севера. Исключение составили лишь годы, проведенные на фронтах Великой Отечественной.

Николай Владимирович закончил био­лого-почвенный факультет МГУ, работал в НИИ охраны природы и заповедного дела, стал кандидатом биологических наук. Занимался охраной редких и исчезающих видов ракообразных на территории различных природно-климатических зон. Он участвовал в составлнении Красных книг СССР, РСФСР и Москвы, изучал культурно­историческое наследие Русской Арктики, историю путешествий в Арктику и Сибирь.
Николай Владимирович — участник многочисленных экспедиций. Он работал на Кольском полуострове, Земле Франца­ Иосифа, Новой Земле, Командорских островах. Исследовал Чукотку, Полярный Урал, Большеземельскую и Малоземельскую тундры, Белое и Восточно­Сибирское моря, Новосибирские острова, Нижнюю Обь, Тиман, остров Вайгач.
И не только север привлекал учёного, посещал он с научными целями Северное Причерноморье и Туркмению, Кенозёрский национальный парк, Кызыл-Агачский, Окский и Хопёрский заповедники…
Автор нескольких сотен научных и научно-популярных статей, в том числе и на охотничью тематику. С нашим журналом Н.В. Вехов сотрудничает уже много лет. Выступает в разных жанрах: пишет репортажи, исторические очерки, предлагает свои фотоработы.

Недавно Николаю Владимировичу исполнилось 65 лет. «Охотник» поздравляет своего верного автора с юбилеем и желает ему новых творческих успехов!

В июле-августе 1969 г. сюда прибыла экспедиция биофака МГУ (я входил в её состав) для изучения местных озёр. Наша главная база располагалась на северном берегу Чунозера, на усадьбе заповедника. Отсюда наши маршруты пролегали вдоль озёр или краем болот. Постоянно приходилось пробираться сквозь малопроходимые лесные чащи, где путь преграждали скопления упавших деревьев. Часто взбирались по склонам гор на вершины, а тут сильные холодные ветра продували насквозь. Бывали и такие случаи, когда по просеке выходили на каменистую россыпь и часами приходилось на противоположной стороне искать затёсы на деревьях, чтобы снова найти верное направление.

Эти походы запомнились встречами с оленями на покрытых лишайниками вараках, внезапным появлением бурых медведей и острожных росомах. На пустошах вспугивали глухарей, и такие завораживающие пейзажи представали перед нами, что от них нельзя было оторвать глаз.

Помимо основной работы мы с удовольствием занимались рыбной ловлей, благо обилие озёр, рек и ручьёв располагало к этому. Особенно мне запомнилась рыбная ловля на Чунозере. Это 20-километровое в длину и километровое в ширину озеро находится на самой южной границе заповедника; наибольшая глубина в нём 36 м. Одним из клёвых мест был его западный конец — как мы выяснили впоследствии, именно тут лежала область наибольших глубин. Примерно в полутора километрах к востоку от крайнего западного конца озера с севера в него впадает река Верхняя Чуна. У её устья расположен один из самых старых кордонов — «Кокоринская изба». Место это знаменито тем, что оно ещё «помнит», как в 1930-е годы вместе с известным зоологом и наиболее авторитетным специалистом по тетеривиным птицам О.И. Семёновым­Тян­Шанским тут охотился и ловил рыбу не менее знаменитый охотник и писатель И.С. Соколов-Микитов.

Через много десятилетий со времени моей первой экспедиции в Лапландский заповедник я познакомился с интересными записками И.С. Соколова­Микитова о его путешествии по реке Верхней Чуне, охоте на лисицу и поисках бобров (бобров в заповеднике акклиматизировали в 1930-х гг., их привезли из Воронежского заповедника), описаниями здешних красот. Строки из книги Соколова-­Микитова заслуживают того, чтобы с ними познакомиться читателю.

Итак, река Верхняя Чуна и её окрестности предстали перед писателем во всей своей красе (сохранён стиль писателя). «Множество рыбы водится в чистых, как кристалл, водах. Здесь живут сиг, кумжа, излюбленный рыболовами-спортсменами харьюс… Чем выше поднимаемся по реке, больше и больше попадается бобровых погрызов. Мы издалека видим плывущие по реке оглоданные ветви. На заросшем молодым ельником, засыпанном опавшими листьями берегу лежит поваленная берёза. Берёзу эту повалили бобры. Мы подъезжаем ближе, выходим на берег, заросший мохом и жёсткой травою. Кажется, здесь работал искусный дровосек. Мы осматриваем стружки, точно наструганные стамеской. На глухих её берегах пасутся лоси и олени. Не дивное дело встретить лося, на глазах путешественника переплывающего реку. Вылезши на берег, спокойно подпускают человека. Счастлив путешественник, попавший в нетронутые края. Забыв о своём ружье, он любуется раскрывшейся перед ним природой. Чудесной своей тишиной, нетронутостью природы полюбилась мне Чуна. Со всеми подробностями вспоминаю каждый проведённый на этой реке день.

Я помню маленький домик, отразившиеся в воде маковки деревьев. Опавшие листья сплелись в пёстрый ковер. Как в сказочном домике на курьих ножках, живём мы с молодым другом моим Олегом (будущим светилом зоологической науки О.И. Семёновым­Тян­Шанским. — Н. Вехов). По утрам мы встречаем солнце, ярко загорающееся над тундрой, и ветер обсушивает наши лица, шелушащиеся от загара. Огонь потрескивает в очаге, сложенном из простых камней. В охотничьем котелке мы варим уху. Мы сами чистим рыбу, трепещущую в наших руках. Как красива эта живая, трепещущая рыба! Непуганый горностай доверчиво показывается из-под камня. Ожидая подачки, он смело подбегает к самым ногам. Стараясь не шевелиться, долго любуемся нашим гостем. Я бросаю внутренности рыбы, и на глазах наших зверёк тащит добычу под камень».

Возможно, та изба на Кокоринском кордоне, стоящая на берегу Чунозера среди соснового бора на песках, через тридцать с лишним лет после посещения этих мест Соколовым-Микитовым уже отжила свой срок, была перестроена или заменена другой, но хотелось думать, что мы останавливались именно в ней. Тут, на юго-западе заповедника, мы успешно ловили щук и хариусов. Щука отчаянно брала на «кораблик» с блесной. Течением Верх­ней Чуны в бедное органикой озеро сносилось много корма для хищников — личинок ручейников и подёнок, а в особенности молоди рыб, вся эта «обильная кормовая база» держалась близ устья. Ловить здесь щук было интересно, однако единственным неудобством являлись обширные заросли водных растений — рдестов и осоки водяной, занимающих песчано­илистые мелководья. Они мешали выводить «кораблик» за внешнюю границу зарослей, и блесна постоянно цеплялась за водную растительность. Но когда удавалось без зацепов вывести снасть за «водные травки», тогда щука кидалась на блесну, и рыбины по килограмму с лишним, а также щурята становились нашей добычей. Обычно за час­полтора удавалось поймать по пять-шесть рыб. Хариус брал редко, но это были всегда очень хорошие экземпляры — от килограмма и больше. Для олиготрофного озера это прекрасный улов.

Ловили мы там и кумжу. Такого активного хищника лучше всего брали на блесну, на «дорожку». Обычно для этого использовали двух- или трёхместные байдарки «Салют». Вдвоём отъезжали метров на триста от берега, туда, где глубина уже превышала 5–10 метров. (В одиночку ловить оказывалось очень неудобно, т.к. тогда приходилось одновременно быстро грести, чтобы леска с блесной всё время тянулась параллельно или слегка под углом от поверхности воды, иначе снасть опустится на дно и будет волочиться по нему). Ловец со спиннинговой катушкой располагался в кормовой части байдарки, катушка крепилась между обшивкой и шпангоутом или кильсонным корытом. Большим и указательным пальцем руки он держал леску, вытравленную на 5–7, реже больше, метров и тем самым контролировал её натяжку. Сидящий же на носу байдарки должен был быстро грести, чтобы блесна всё время держалась в толще воды. Когда рыба хватала блесну, удильщик подсекал её слегка, во избежание повреждения рта и возможного схода кумжи. Один сеанс такой охоты на озёрного хищника продолжался не более часа, т.к. сидящий на вёслах быстро уставал: ведь ему приходилось грести в быстром темпе фактически за двоих. Улов всегда был примерно одинаков — одна-две кумжи.
Выловленную рыбу мы потрошили, засаливали и, завернув в тряпочку, на неделю-другую убирали в прохладное место, где кумжа постепенно забалычивалась. В таком виде она прекрасно шла с блинами под водочку.

В 2000–х гг., когда со времени описанных выше событий прошло почти сорок лет, мне вновь посчастливилось трижды побывать в Лапландском заповеднике. Увы, уже не было в живых патриарха и знатока этих мест, доктора биологических наук О.И. Семёнова-Тян­Шанского, ставшего в те далёкие годы нашим «крестным отцом», много поведавшим о повадках северных животных и своих встречах с медведями и оленями, знатока самых глухих уголков заповедника, проработавшего в нём почти полвека. Уехали и другие сотрудники, с которыми мы не раз общались …

Но жизнь у Чунозера протекала по-прежнему. По верхушкам варак также бродили на пастбищах северные олени, а на просеках и тропах можно было встретить росомах и глухарей.
Вспомнив студенческие годы, вместе со своими спутниками я занялся рыбной ловлей. На этот раз мы ловили окуней в тёмной воде лапландских озёр, и нам сопутствовала удача: у каждого в садке через час плескалось по несколько почти килограммовых тёмно­полосных рыбин. Попалась и кумжа. По рассказам сотрудников заповедника, его озёра как и прежде полны рыбы, чему мы были очень рады.

Николай ВЕХОВ